74.
Андрей
(09.03.2006 19:50)
0  
- Да что он тут навертел! - с досадой вскричала старуха и пошевелилась
в его сторону.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем,
взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти
машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как
только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.
Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью,
жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в
крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее
затылке. Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она
вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще
поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать "заклад". Тут
он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом и все по темени. Кровь
хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он
отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая.
Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и все лицо были
сморщены и искажены судорогой.
Он положил топор на пол, подле мертвой, и тотчас же полез ей в карман,
стараясь не замараться текущею кровию, - в тот самый правый карман, из
которого она в прошлый раз вынимала ключи. Он был в полном уме, затмений и
головокружений уже не было, но руки все еще дрожали. Он вспомнил потом, что
был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться... Ключи
он тотчас же вынул; все, как и тогда, были в одной связке, на одном стальном
обручке. Тотчас же он побежал с ними в спальню. Это была очень небольшая
комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель,
весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей
стены был комод. Странное дело: только что он начал прилаживать ключи к
комоду, только что услышал их звякание, как будто судорога прошла по нем.
Ему вдруг опять захотелось бросить все и уйти. Но это было только мгновение;
уходить было поздно. Он даже усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная
мысль ударила ему в голову. Ему вдруг почудилось, что старуха, пожалуй, еще
жива и еще может очнуться. Бросив ключи, и комод, он побежал назад, к телу,
схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил. Сомнения не
было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе, он увидел
ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было
хотел пощупать пальцем, но отдернул руку; да и без того было видно. Крови
между тем натекла уже целая лужа. Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул
его, но снурок был крепок и не срывался; к тому же намок в крови. Он
попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но что-то мешало, застряло. В
нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по снурку тут же,
по телу, сверху, но не посмел, и с трудом, испачкав руки и топор, после
двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором тела, и снял; он не
ошибся - кошелек, На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме
того, финифтяный образок; и тут же вместе с ними висел небольшой, замшевый,
засаленный кошелек, с стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго
набит; Раскольников сунул его в карман, не осматривая, кресты сбросил
старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор, бросился обратно в
спальню.
Он спешил ужасно, схватился за ключи и опять начал возиться с ними. Но
как-то все неудачно: не вкладывались они в замки. Не то чтобы руки его так
дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не тот, не
подходит, а все сует. Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ,
с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими,
непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум
пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все
и припрятано. Он бросил комод и тотчас же полез под кровать, зная, что
укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть: стояла
значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая
красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ
как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка,
крытая красным гарнитуром; под нею было шелковое платье, затем шаль, и туда,
вглубь, казалось, все лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся было
вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки. "Красное, ну а
на красном кровь неприметнее", - рассудилось было ему, и вдруг он опомнился:
"Господи! С ума, что ли, я схожу?"- подумал он в испуге.
Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг, из-под шубки,
выскользнули золотые часы. Он бросился все перевертывать. Действительно,
между тряпьем были перемешаны золотые вещи - вероятно, все заклады,
выкупленные и невыкупленные, - браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч.
Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но аккуратно
и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало не медля, он
стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не раскрывая
свертков и футляров; но он не успел много набрать...
(с): Достоевский Преступление и Наказание
Ответ: Вот спасибо тебе, просветил! А то так мы Фёдора Михайловича не читали! Разделяю твой интерес к этому эпизоду, Достоевский- мастер слова! (я только надеюсь что к нашему названию это не имеет никакого отношения)
P.S. войну и мир мы читали, не стоит утруждать себя ее цитированием!
|
